Елена Акулова

* * *
Малыш уже несколько дней приходит на занятия и протестует: не хочет играть, не хочет общаться. Хотя мы с ним знакомы и давно, и у нас установившийся контакт. Но, по неизвестным мне причинам, протест оказался сильнее. Также и в садике: педагоги сетуют, что ребенок отказывается заниматься, не идет на контакт и призывают родителей «сделать что-то с ним».
Мы остаемся одни в кабинете, и я пытаюсь обратить на себя внимание — достаю его любимые игрушки, комментирую. Реакция негативная. Сердится, стучит по мебели кулаком, бьет себя по голове, иногда искоса поглядывая на меня: как я отреагирую. Мне кажется, как бы сигналит мне: ничего у тебя не получится, мне не нравится здесь! На мое желание предложить ребенку игрушки, он начинает еще сильнее кричать и быть по своей голове. Тогда я располагаюсь неподалеку от него и сама себе эмоционально описываю те игрушки, что достала. Это продолжается минут 10. Про себя думаю: «Нет, дружок, я не буду поступать, как ты привык с другими —  отвлекать и останавливать от таких действий», и продолжаю сама с собой увлеченно играть. Мальчик затихает и уходит в дальний угол комнаты. Оттуда он слушает меня, держа оборону и ожидая, что вот прямо сейчас я увлеченно потяну его в эту игру так, как обычно это делают с ним взрослые. Я догадываюсь об этом, поэтому стараюсь делать что-то другое, на что у него не заготовлен привычный протест.
При этом я ищу дистанцию между нами, на которой ребенку будет комфортно: когда я приближаюсь ближе 2 метров, он начинает кричать и сердиться на меня, хоть мы и давние с ним друзья. Ну что же, я отодвигаюсь в конец комнаты, и тут оказывается, что ему меня не хватает — он тоже сердится!
Поэтому выбираю сидеть не слишком близко, в поле его видения, но и не удаляться совсем. Игра в «недотрогу» продолжается. Он закрыл глаза и совсем изредка поглядывает в мою сторону сквозь пальцы, при этом делая вид, что его совсем не интересует, во что я там играю.
Я делаю вид, что верю в его равнодушие. Продолжаю играть сама с собой.
При этом мальчик сидит у двери и периодически стучит по ней, я отрываюсь и каждый раз комментирую: «Тук!»
«Какая ерунда!», — может сказать кто-то, и ошибется. Именно в этот момент, как мне кажется, у ребенка происходит переосмысление отношения ко мне, как к той тетке, которая замыслила его посадить за стол и заставить заниматься.
Я считаю так потому, что заинтересованные, но все еще тайные взгляды в мою сторону продолжаются и становятся чаще и чаще.
Спустя время он начинает издавать звуки: цокать, шипеть, и смотрит, как я отреагирую. Я не тороплюсь. Мне не известно, к какой реакции он привык от взрослых или в детском саду, может даже к тому, чтобы получать призывы помолчать? Я пробую каждый звук повторять за ним, и спустя несколько минут это становится нашей игрой.
— Фу!
И я вторю: «Фу!»
— Апи!
И я повторяю: «Апчхи!»
Последнее ребенку начинает нравится все больше, постепенно он начинает хохотать на мои реплики, ускоряет темп, теперь мне приходится несколько минут беспрерывно чихать в ответ на его «апи». Дистанция между нами сокращается, я уже играю в «прятки» и из укрытия рядом с ним вторю «апчхи» и «фу».
Иногда я замолкаю, он не получает ответ, и тогда настойчивее и требовательнее в мою сторону звучит «Апи!!! Апи!!!» Это мне уже нравится намного больше!
Потом мы начинаем варьировать реплики — вот уже он за мною повторяет те звуки, что понравились ему.
И тут я начинаю рассказывать потешку про «козу рогатую». Когда я говорю шепотом, ребенок начинает повторять за мной слова:
— Идет…
— Идет (тоже шепотом)
— Коза…
— Коза…
— Рогатая…
— Датая…
Здесь уже слово сложнее, но главное — ребенок говорит сам, без всяких просьб и поощрений. Мотивацией выступает то, что ему самому интересна та игра, что он затеял, я лишь присоединилась.
И так мы рассказываем весь стишок. В конце коза забодала, а я оказалась совсем рядом, мальчик хохочет и ждет продолжения. И мы играем дальше, повторяем шепотом друг за другом слова и звуки.
Завершается занятие неожиданно: «недотрога» говорит мне, глядя в глаза и показывая на дверь:
— Окой (открой), идем искать папу!
Чтобы было понятно, в быту ребенок обычно лепечет на своем, понятном лишь ему «птичьем языке», изредка говорит единичные слова, еще реже короткие фразы.
Поэтому, когда позже пришла за ним его мама, и я поделилась, она вначале не поверила.

А сейчас я, со своей стороны, не могла не поддержать эту инициативу, и сказала ему:
— Давай откроем! А где же наши ключи?
Мы вместе подобрали ключ, открыли двери, мальчик взял меня за руку, и «волшебство» продолжилось: он увлек меня на лестницу со словами «Где же папа?!», дальше мы шли, и ступенька за ступенькой он повторял: «Где же папа?», попутно заглядывал на другие этажи, я шла рядом и помогала «искать» папу. Были еще словесные комментарии, всех даже не запомнила, очень жалею, что не взяла камеру, но я побоялась, что она спугнет такой чудесный момент.
А, когда мы не смогли найти папу, вернулись в кабинет, оказалось, что наше время закончилось.
За сыном пришла его мама, я делилась тем, как у нас сложилось занятие, а мальчик тоже спешил поделиться. Он потянул маму, глядя ей в глаза и с огромной улыбкой сказал «Апи!», мама ответила «Будь здоров!», он еще настойчивее повторил «Апи!», будто бы тоже от себя рассказывая ей, как он старался и какой был молодец и, конечно, ожидая уже с мамой продолжения понравившейся ему игры. Мама снова ответила «Будь здоров!»
А я спросила:
— Почему вы именно так ему отвечаете?
— Потому что он должен знать, что на «апчхи» не говорят «апчхи», а правильно отвечать: «Будь здоров!»
В этот момент мне на секунду показалось, что все, что я рассказывала, было бесполезным. Но я ошибалась. Еще раз объяснила суть нашей игры, и то, зачем и почему я делала именно так, и мама услышала меня, она сама заметила:
— Когда он это говорит, он смотрит прямо мне в глаза!
От меня уходили, держась за руки, мама и сын, увлеченно повторяя «апчхи» и смеясь друг другу…